Тёплая компания собралась безо всякого повода на даче у Манаева Алексея Михайловича. Вернее, повод был. Торжественное открытие новой бани. После парной и плотного ужина остались посидеть на веранде. Манаев был навеселе, смотрел на всех широко открытыми, слегка безумными глазами.

— Со мной была одна история в детстве. Я её кому-то из вас рассказывал, по-моему,… Я привидение видел.

— А кто его не видел! – крякнул Повитухин Станислав Семёнович. Это была шутка. Все по-доброму посмеялись. Но Манаев Алексей Михайлович не унимался:

— Вы реагируете, конечно, по-своему, и вас можно понять. А я вот до сих пор точно могу сказать, что я его видел. Верите в привидения?

— Нет, – сказал Повитухин Станислав Семёнович дурацким голосом. – Все опять рассмеялись.

— А, может быть, мы верим, – поддержала рассказчика Софья Борисовна Мельникова. Хотя она и была замужем, Манаев ей очень нравился.

— Это в школе было. Году в семьдесят пятом. Мы оставались допоздна после уроком. Как это ещё называлось?

— Группа продлённого дня, – подсказала Мельникова.

— Да. Точно. И у нас было развлечение, бегать на четвёртый этаж. Мы все сидели и занимались на первом этаже, а на остальных этажах было темно, классы закрыты, и никого там не было.

— Кроме приведений, – опять схохмил Повитухин.

— Успокойтесь вы, — обратилась к нему Мельникова, – дайте рассказать.

Повитухин сделал смешное лицо и закрыл рот обеими руками. Манаев продолжал:

— У нас была игра. Мы по лестнице поднимались на какой-нибудь из этажей и шли по нему. Чем дальше шли, тем страшнее там было. Потом в какой-то момент мы пугали друг друга, орали и бежали обратно на лестницу. Школа была старая. Паркет. Каждая доска скрипит. Короче, жуть. А вот на четвёртый этаж никто из нас подниматься не решался. Там было особенно страшно. Во-первых, там был кабинет директора. А во-вторых, там было что-то вроде памятника войнам Великой Отечественной. Нечто вроде барельефа, с двумя головами, которые выглядывают из стены. Матрос и солдат. Я не знаю, кто их слепил, но это были настоящие монстры….

Короткий храп, похожий на всхлип раздался со стороны дивана.

— Иди спать, – сказала Мельникова мужу. Паша Мельников несколько раз уже за вечер принимавшийся дремать совсем уснул, даже ногу положил на край дивана.

— Да. Я пойду. Извините, — Паша встал, смешно потряс головой, помахал гостям рукой и направился в домик для гостей.

— Мы в тот вечер с друзьями поспорили, и Паша там, кстати, был. Поспорили, кому не слабо на четвёртый этаж подняться. По лестнице наверх кое-как мы забрались. Шли гурьбой, друг друга чуть ли не руками обхватив, страшно было, но весело. А у входа на сам этаж остановились. Никто не хотел туда заходить. В итоге пошёл я.

— Самый смелый, — вставил Повитухин.

— При чём тут смелость, — усмехнулся Манаев. – Просто дурость.

Но Мельникова знала, он смелый. Когда её вместе с Пашей подрезали на машине какие-то сволочи, Манаев единственный, кто согласился вступиться за её мужа. Поехал на встречу с этими подонками, ему сломали нос, а он в ответ на благодарность только усмехался и шутил. Если бы Мельникову спросили, какой Манаев человек, она бы скорей всего ответила, он человек свободный. Он не был женат, вокруг него всегда крутились девицы, но дело было даже не в этом. Манаев принимал решения, и никогда об этом не жалел. Когда что-то не получалось, он только усмехался, и шёл дальше. К Паше Манаев относился как к младшему брату, и это поначалу очень раздражало Мельникову. И сам Манаев ей очень не нравился. Её бесило, что Паша по-разному разговаривает с ней и с Манаевым, и что, кажется, он Манаеву больше доверяет. После случая с машиной, она посмотрела на Манаева другими глазами.

Во-первых, он держал ветеринарную клинику, и сам лечил животных, что уже само по себе благородно, во-вторых, он был довольно симпатичным.

Чужие проблемы он воспринимал, как свои. Если он решал помочь человеку, то, как будто, забывал о себе, и занимался делами того человека, и больше ничем. Это очень подкупало. Кроме того, Мельникова не могла точно этого объяснить, но когда Манаев приходил к ним в гости, в душе у неё наступало спокойствие. Ощущение стабильности. Вот рядом с ней муж и лучший друг её мужа. Значит, всё нормально, можно жить.

Кроме того, с недавнего времени Манаев стал проявлять к ней повышенный интерес. Взгляды, внимание, которое он ей оказывал, отдельные слова, сказанные как бы в шутку, всё это говорило о том, что скоро произойдёт объяснение, а, может, что-то случится и безо всякого объяснения.

Мельникова, чувствуя это, помолодела, расправила плечи. Отправляясь на дачу к Манаеву, она была на взводе, даже муж это заметил.

-…я, значит, медленно так пошёл по этажу, – продолжал Манаев. — Слева от меня окна, одно за другим. А справа – двери классов. То есть, этаж был кое-как освещён. Свет от луны попадал на двери, и что-то всё-таки можно было разглядеть. Мне же, согласно уговору, нужно было дойти до самого конца этажа, где окон не было, где, собственно, и находился этот самый барельеф. Здание длинное. Идти довольно долго. А мне, разумеется, нехорошо. Я иду, а ноги подкашиваются. И вдруг вижу возле самого барельефа что-то в воздухе белое. Вроде бы, дым. Но в форме человеческого тела.

Повитухин сделал удивлённые глаза:

— Дым? А вы там не курили случаем?

Никто не обратил на шутку внимания. Все ждали продолжения рассказа. Манаев медлил. Мельникова не выдержала:

— А дальше?

— А что, дальше? Я побежал так, что у меня воздух в ушах засвистел. Через несколько секунд на первом этаже был. Одноклассникам рассказал. У меня такое лицо, наверное, было, что все мне поверили.

— И Паша поверил?

— А ваш Паша, уважаемая Софья Борисовна, поверил мне в первую очередь.

Вообще-то Мельников и Манаева были на «ты», но Манаев взял манеру называть её на «вы», да ещё по имени и отчеству. Ему казалось это забавным, Мельниковой нет.

— Ну, я не знаю, — сказала Анна Сергеевна Мурашко, любовница Повитухина. – Это, может быть, какие-то галлюцинации были?

— Нет, — ответил Манаев, глядя ей прямо в глаза. – Я это сам видел.

— Ну, тогда я не знаю. – Анна Сергеевна, словно вроде смутилась, и заговорила о чём-то не связанном с привидениями.

Мельниковой нужно было идти через неосвещённый участок в домик для гостей. Дорога петляла между деревьями и постройками. Мельникова была расстроена. Манаев просто махнул ей на прощанье рукой, и больше ничего.

Участок был огромный, и Софья Борисовна, кажется, в первый раз в жизни испугалась темноты. Белый силуэт из дыма мог выплыть из-за каждого дерева. Так ей казалось. Когда она обходила недостроенный вольер для собак, ей на плечо легла чья-то тяжёлая рука. Это было так неожиданно и страшно, что Мельникова инстинктивно дёрнулась вперёд, одновременно нанося удар локтём тому, кто её напугал. Только потом она оглянулась. На дорожке стоял Манаев, улыбался, и потирал пятернёй подбородок.

— Прости. Я испугалась, думала, привидение.

— Это вы меня извините, Софья Борисовна, — Манаев даже поклонился. – У меня не было желания вас пугать.

— Ничего страшного, Станислав Семёнович, – подхватила игру Мельникова.

— Хотел тебя проводить, но, видишь, не успел.

— Бывает.

В нескольких шагах от вольера стоял домик для гостей. Манаев и Мельникова прошли это расстояние вместе. Софья Борисовна так разволновалась, как не волновалась даже в романтическом возрасте. За спиной сжала руки в кулаки, и попыталась дышать ровнее, чтобы не выдать себя.

— Я вот, сейчас подумал, знаешь о чём? — Манаев сделал паузу, — Что не было там, в школе никакого привидения. Мне показалось просто.

Они стояли друг напротив друга.

— Жаль?

— Что жаль?

— Что его не было, – Мельникова смотрела на Манаева. Она ждала. Но ничего не случилось.

– Спокойной ночи, – сказал Манаев, повернулся и направился к себе.

— Спокойной ночи.

Мельникова вошла в домик, закрыла за собой дверь, но дальше не двинулась, остановилась в прихожей. Там она крепко зажмурилась от досады и стыда. Затем резко открыла глаза. Стояла и вглядывалась в темноту, пока не стала различать предметы, освещённые слабым лунным светом.