У Анны Николаевны случилась трагедия. Сын ушёл из дома.

— Мама, мне двадцать семь! – сказал он.

Ну и что? Жили же нормально, вместе. Нет, решил снимать квартиру. Короче, кто-то на него повлиял. Кто-то ему посоветовал.

Они поругались. Анна Николаевна, не удержалась, и назвала все вещи своими именами. Досталось и девушке сына по фамилии Яковлева. Сын вспылил и ушёл, хлопнув дверью. Анна Николаевна забеспокоилась. В этот раз он хлопнул дверью как-то нехорошо.

Анна Николаевна позавтракала, а после плакала вплоть до выхода на работу.

Следующим утром, на трагическом подъёме Анна Николаевна отправилась в церковь. Она знала, как себя там вести, но шла с мыслью, что если какая-нибудь бабуля возле подставок со свечками сделает ей замечание, то она ей обязательно ответит, и не постесняется святого места. Потому что все очень умные, думают, они только знают, как надо молиться.

Перед дверью в храм Анна Николаевна перекрестилась и поклонилась два раза, а в самой церкви сделала это один раз. Она знала, что многому можно научиться, просто глядя на окружающих. Анна Николаевна повторяла за людьми, и всё выходило замечательно. Она крестилась и кланялась со всеми вместе. Во время службы многие вставали на колени, но Анна Николаевна на это пока не решалась. Она целовала иконы и прикладывалась к ним лбом, как положено, и смотрела немного свысока, на тех, кто этого не делал.

Из всех святых она особенно отмечала одного. Он казался ей самым правильным. И взгляд у него был понимающим, и внешность не такая грозная. Звали его Серафим Саровский. Анна Николаева была уверена, что он очень хороший и всегда ставила ему свечки. И во время службы на него поглядывала. Она знала, что он ей всё простит.

В церкви Анне Николаевне ничего не стоило заплакать. Правда и на работе она плакала легко, но чаще всего, чтобы воздействовать на окружающих. А тут она плакала бескорыстно, неожиданно для себя и с удовольствием.

Хотя в храме Анна Николаевна была в четвёртый раз в жизни, она быстро начала чувствовать себя хозяйкой. Ей возмущали женщины без платков и в джинсах. Её подмывало сделать подобным дамам замечание, но скандалить под святыми сводами не хотелось.

Анна Николаевна попыталась сосредоточиться на короткой молитве «Господи, помилуй», но взгляд её упал на большую люстру. Анна Николаевна довольно долго её разглядывала, и пришла к выводу, что если такая люстра упадёт, всем внизу будет плохо.

Анна Николаевна попыталась подумать о чём-то благостном, и сразу вспомнила, как много людей обижало её в жизни. Слёзы выступили на глазах.

Например, однажды она рассказывала сыну о том, как была в храме и видела, как причащают младенца, крохотную девочку.

— А девчушка-то пьяная, наверное, стала. Кагорчику-то хлебнула, — засмеялась в тот раз Анна Николаевна.

А сын посмотрел на неё строго и произнес высокомерно:

— Как ты можешь так говорить?

— А что? – спросила Анна Николаевна, досмеиваясь.

— Как ты не понимаешь, это не просто кагор, это же святое!

Сын в тот раз обиделся на неё, непонятно за что. И её обидел без причины. Между прочим, она прекрасно понимала, что это было святое, но всё же это был одновременно и кагор.

Анне Николаевне захотелось сделать что-то правильное. Она решила причаститься. В стороне от неё высокий, худой батюшка накрывал людей поясом, перекинутым через шею, и крестил, отпуская грехи. Анна Николаевна встала в очередь с другими верующими.

Ей всегда было чрезвычайно любопытно, какие грехи называют другие. Какие грехи могут быть у старушки в шерстяной шапке? Однажды она проходила мимо кающегося и смогла расслышать только два слова «А ещё…». Видимо, много было у человека грехов.

По мере приближения своей очереди Анну Николаевну охватывало всё большее и большее волнение. Было даже желание уйти. Потом Анна Николаевна попыталась понять для себя, что она скажет священнику. После просто думала о работе. Тут и очередь её подошла.

Анна Николаевна на негнущихся ногах приблизилась к тумбе с крестом и Библией и сходу назвала свой грех:

— Аборты делаю, батюшка.

Священник печально кивнул, но ничего не сказал. Это задело Анну Николаевну.

— У меня работа такая, – добавила она. – Не могу отказаться. Я зав. отделением.

— Врач? – спросил священник тихо.

— Медик, – поправила его Анна Николаевна.

Судя по всему, батюшка ждал, что она ещё скажет. Его печальное молчание сбило Анну Николаевну с толку и лишило смелости.

— Я про сына хотела сказать, батюшка… — начала она и остановилась, не зная, как продолжить.

— Один у вас ребёнок? – священник по-прежнему смотрел в сторону.

— Один. Ссоримся мы.

— Вы, как мать, должны первой прощения попросить.

— Я попрошу, — проговорила Анна Николаевна, дальше помешал сказать горький комок в горле, — Обязательно.

Помолчали.

— Причащаться будете? – спросил священник.

— Да. Хотела.

— Последование ко Святому Причащению читали?

— Нет. – Анна Николаевна совсем потерялась. – Я не знала. А можно так?

— К Святому Таинству следует подходить готовым. Постились?

Выяснилось, что перед походом в храм Анна Николаевна попила чайку с конфеткой.

— Нельзя, — сказал батюшка. – Только натощак.

— Я же только чаю с конфеткой.

— Нельзя, – сказал священник, и стало понятно, что он не уступит. – В следующий раз подготовьтесь, как следует, и приходите.

Выйдя из храма, Анна Николаевна почувствовала, как горят на холодном воздухе её щёки. Смесь стыда и обиды, и ещё чего-то очень горького, вот что она ощущала. И это ей не нравилось. Не застегнув пальто, она энергично, не оглядываясь на храм, пошла в сторону шоссе, ловить машину.

Через тридцать минут она сидела в гостях, и жаловалась подруге:

— Чаю с одной конфеткой всего-то попила. А он говорит нельзя. А почему? Не понятно. Всего-то глоток чая и маленькая конфетка…

Подруга сочувственно кивала.